Мне было 10 лет и, как всегда, каждое лето я проводил в горах Зеда  Тмогви. Каждый подросток тогда пас ягнят. Этому делу мы были хорошо обучены. Знали, в какую погоду, где должны пасти. В горах, где часто утром был туман, их нельзя было вести по краю пропасти, потому что волки появлялись вместе с туманом, что было опасно и для скота, и для нас. А в пекло, наоборот, мы пасли на краю пропасти, потому что оттуда дул свежий ветерок, и это было опять спасением для нас.

В один день, зная, что будет жара, мы с братом Автандилом погнали ягнят в сторону Пикалгверди. В полдень, когда ягнята спрятались под скалу, мы достали из сумок то, что было на обед, и тоже стали искать тень.

После обеда мы сладко расположились в тени, забыв об ягнятах. А когда про них вспомнили, оказалось, что ягнята на месте, а козлят нет. Они же спустились в овраг за свежими сочными листьями, растущими на кустах.

Надо было что-то предпринять. Нам строго запрещалось ходить по краю пропасти, потому что кожаные каламани*, в которые мы были обуты, по траве скользили, как по льду, и мы могли оказатся на дне пропасти, а туда даже вороны не долетали, солнечние лучи не достигали дна оврага.

Мы стали забрасывать камнями козлят, чтобы выгнать их оттуда. Никакого эффекта. А когда покрупнее камни стали катить, козлята повиновались и стали по тропинке выходить.

Я достал довольно большой камень и подумал, что он может попасть в моего любимого козленка. Так и случилось. Как-будто его притягивал магнит: куда катился камень, туда он и бежал, и....Камень еще дальше отбросил бедного козленка, который отчаянно блеял. Я начал реветь сильнее его. Трудно было представить, что бы я сказал матери, как бы я посмотрел ей в глаза.

Автандил принял все меры, чтобы я не спускался в овраг. Мы решили, что я останусь с ягнятами, а Авто пошел звать мать.

Увидев мать, я стал еще сильнее плакать и побежал к ней. Она быстро успокоила меня, как умела всегда, одним словом превращая в прах все мои «трагедии». Потом сняла с меня обувь, и мы стали спускаться в пропасть. Козленка мы нашли по его жалобному плачу. И вскоре его голова лежала на моей ноге, я умолял его больше не плакать.

Мать рукой пощупала его живот и сказала:

- Этого не спасти, надо его резать, пока он без крови не умрет, а то придется выбросить.

Потом она достала из фартука столовый нож. Увидев его, я стал реветь еще сильнее и умолять оставить его живым. Мама взяла меня за руку и убедительно сказала:

- Он все равно умрет, сын. Видишь, как он мучается. Для него сейчас быть зарезанным - это лучше.

Я ничего не мог противопоставить ей. Она протянула мне нож, чтобы я резал. Я пришел в ужас:

- Нет, мама, я не смогу резать!

- Получается, что я должна резать?! Нет, сын. Я - мать, и от моей руки ни одно существо не должно умирать. Скотину должен резать мужчина. А раз среди нас ты - мужчина, значит это твое дело.

Я опять стал плакать и отнекиваться. Мама, немного подумав, предложила:

- Хорошо. Давай сделаем так. Ты будешь держать нож, а я возьму твою руку и сделаю то, что надо сделать. Ты можешь даже не смотреть.

Я почувствовал, как потеплели от крови мои пальцы. Что со мной было, это не передать словами. С тех пор я никогда не убивал никого.

Когда мы выпотрошили козленка, мать взяла его на плечо, и мы стали подниматься наверх. Мать шла впереди, и я видел ее сзади. Кровь, которая стекала с козленка, спускалась по маминой косе и потом стекала на платье. Мы с большим трудом поднялись до места, где я оставил свою обувь, и только тогда отдохнули. Мать провела рукой по плечу, где у нее должен был лежать платок, и ахнула:

-Горе моему хозяину, сын. Платок оставили внизу. Как мне без платка пройти до дома! Если кто-то меня увидит на дороге без платка, то позор на весь мир мне и моему мужу.

- А кто нам встретится? Мы пройдем по оврагу и через 40-50 шагов будет наш дом. Кто нас встретит? Никого не будет! Пойдем!

- Женщине по оврагам ходить, как вору, не прилично, сынок. Это еще большой позор.

И встала, чтобы спускаться вниз за платком.

Я этого не мог допустить. Я покатился по траве и стал спускаться в пропасть, меня догоняли ее слова:

-Осторожно! Берегись сынок!

Оказалось, что рядом с платком мы оставили нож. И скоро, натренированный в подъёме на гору, я переводил дыхание на мамином подоле.

- Вот, мама, оказывается, из совсем простого материала твой платок. Если бы ни нож, можно было бы не спускаться.

Мать ничего не сказала. Поцеловав мои глаза, она высушила их и мой мокрый от пота лоб, потом посмотрела на горизонт и, застав на нужном месте солнце, я понял, что она собирается что-то рассказать. И я затаился.

---------

- Мать прадедушки твоего деда была родом из Гогашени, по фамилии Гохадзе.Она была замужем за Цинцкаладзе и жила в Мурджахети. Прадеду Георгию было 3 года, когда умер его отец, и мать Тамара осталась вдовой. Через год она сожгла свой свадебный платок на могиле мужа в знак обещания, что она сгорит как свеча, но честь мужа донесет не поруганной до смерти. Через неделю пришел ее отец и попросил свекра отпустить ее к себе в Гогошени. А еще через неделю, проснувшись утром, Тамара увидела, как горит в камине ее траурная одежда. Она обожгла руки, пытаясь спасти одежду, но не спасла. Потом два дня оплакивала она своего мужа как заново умершего. После она не подпускала к себе мать, говоря:

- Как могла женщина предать женщину, мать?!

А через два дня из Зеда Тмогви приехал вдовец Маградзе и ей велели выйти за него замуж.

Как-будто с цепи сорвалась Тамара. Она разделась до гола и закрылась в доме, сказав:

-Если вы – мужчины, ведите меня в таком виде по деревне.

Бессовестно они поступили с ней - запустили жениха в дом. Очнулась она уже на плече этого мужчины. Насильно отдали ее замуж - тогда не спрашивали мнение женщины. Мурджахетский свекр долго преследовал отца Тамары, который опозорил ее честь, потом он вынужден был смириться с этим. Так она стала женой и матерью фамилии Маградзе в Зеда Тмогви.

Прошло время. И однажды пришла весть, что на деревню идет орда турок. Собрались деревенские мужья. Посоветовавшись, они решили разделиться на две части: одна часть пошла на северо-запад в сторону Сарцхелеби, а другая - в сторону севера на Ркинисцкаро, надеясь встретить врага около Патарамта. Но враг оказался хитрее. Они тоже разделились на две части: одна часть обошла Патарамта и со стороны Вардзии зашла в деревню, а другая встретилась с сельчанами около Патарамта.

Вошедший в деревню враг, увидев, что мужчины ушли из деревни на войну, оставили небольшой отряд. Остальные отправились в догонку. Там уже шел бой. Наши уже осилили врага и дело шло к концу, как сзади туркам подошла подмога. И тогда наши мужчины испугались и убежали в сторону востока в лес и спрятались там. Придя в себя, они прошли через лес и поскакали в деревню. Маленькую группу легко одолели и так же расправились с основным войском.

У подножия пропасти, где мы сейчас сидим, они успели спрятать детей и женщин. Когда их уже выводили оттуда, внизу увидели брошенное в пропасть женское тело. Опозоренная женщина бросилась в пропасть, спасая свою честь и честь мужа. Убитых на войне мужчин похоронили, и, возвращаясь с кладбища, какая-то старуха рассказала мужчинам, в какие дома ворвались турки. И легко догадаться, что там произошло.

Рассерженные мужья, схватив за косы названых женщин, бросили их на равнину около церкви и стали бить кнутами. Священник пытался защитить женщин, но разгневанные мужчины продолжали свое. И вдруг, как гром, прозвучал голос Тамары. Она выступила вперед:

- Похоже вы совсем одурели, мужчины, и, стало быть, вы хуже турок. Вы называетесь мужчинами и ваш поступок должен быть мужским. Враг есть враг. Если бы они пришли с миром, вам бы не понадобилось махать саблями. Когда вы из-за своей недальновидности оставили деревню врагам на растерзание, этим вы испортили все. Что мы, женщины, могли сделать против врага голыми руками? Женщина – мать и служит для того, чтобы давать жизнь на земле, а не бороться. Она рождает поколение, которое потом защитит нашу честь. Со времен Адама мужчина создан, чтобы бережно охранять женскую честь. Да, женщина тот сосуд, где хранится честь и совесть всей деревни. И его нельзя поругать, и этого нельзя допустить. Иначе здесь умирает что-то очень большое. Потому вас, мужчин, поставили на охрану, чтобы защищать эту драгоценность. Что с нас женщин спрашивать? Если бы меня спросили, я бы осталась верной своему первому мужу и его честь донесла бы до могилы. Но отец продал меня, как собаку, за приданое. Теперь я служу чести этой деревни и нынешнего мужа и, если какой-нибудь враг, пройдя через деревню по вашей милости, надругается надо мной, не велика моя вина. Когда вы нуждались, мы беременные запрягались в упряжку и пахали землю, чтобы облегчить вам труд и голодным детям дать хлеб, умножить тепло очага, гордиться вашей победой и с любовью перевязать ваши раны. Если кто -то из вас умер на поле боя, то и мы в руках врага умирали несколько раз в день, и продолжали жить. Оказалось, что и вашу трусость мы должны пережить. Мы жили с надеждой, что перевяжем ваши раны и облегчим тяжесть проигрыша, но …Одна из наших женщин отдала себя пропасти, она вынесла себе приговор. Какова была ее вина? Надо было разобраться. Она всем женщинам вынесла приговор и умерла за всех...

Вы все, идя на войну, взяли с собой наши мандили (покров грузинских женщин в виде платка, который является символом ее чести и смирения) - кто матери, кто жены, а кто своей возлюбленной. Вы поднимали его над собой как флаг и символ вашей чести, и мы верили, что прежде, чем враг растопчет его, вы умрете первые. Он должен служить для умершего покровом ваших глаз, чтобы их не выклевали вороны или чтобы перевязать рану и продолжить бой. Зачем же вы взяли их, если убежали с поля боя?  Мы сами могли бы умереть с нашей честью и ваше самолюбие было бы спасено, если за это вы наказываете ваших женщин. С этими женщинами вы наказываете всех женщин и отдаете на поругание. А оплеванная женщина не может родить витязя. И вы правы: наверно, ваши матери недодали вам что-то, не вырастили из вас витязей. Кто сейчас вас станет утешать? Кто будет бальзамом для вашего сердца и ран? Разве эти женщины? От вас требовалось всего лишь одно мужское слово, слово утешения, чтобы эти женщины воспряли духом и поднялись до небес.... Этими кнутами вам лучше было бы бить по своей голове и оплакивать ваше уже похороненное мужество. Это было бы правильнее всего... Ну, а вы, женщины, что вы валяетесь, поднимитесь, встряхивайте и выпрямляйте свои перья. Идите и смотрите за своими семьями и доверяйте свои мандили только достойным мужчинам, которые знают им цену. Вставайте и ходите, не поднимая голову, до тех пор, пока они не отмоют поруганную честь деревни и свою мужскую честь.

Тамара сама подняла каждую женщину и повела всех в церковь к плачущему настоятелю. Священник отслужил литургию и причастил всех, кто был крещен. И так продолжалось неделю. А мандили, которые носили во время боя, всю неделю лежали на ограде церкви. Через неделю он их окропил святой водой и своими руками повязал на головы женщин.

А Тамара, твоя прабабушка, больше из дома не выходила. Умерла в возрасте 50 лет. И ее сын, твой прапрадед, повез ее в Мурджахети и похоронил рядом с первым мужем, как она велела. Ее мандили висела на могиле, пока ее не разорвал ветер и солнце.

Потому я стала искать свой мандили, сынок. Женщина без платка - не женщина, и ее потомство - не потомство; не годится ни к чему.

Снятая мандили использовалась как флаг. И, когда ты вырастешь и, не дай Бог, будет война, ты должен взять мою мандили, если к этому времени какая-нибудь девушка не украдет твое сердце у меня, чтобы враг не смог на этой земле свободно хозяйничать. А если так случится, то твоим глазам лучше не видеть это. И те, кто останется после тебя, чтобы гордились тобой...

Она посмотрела на меня глазами полными слез, как-будто я уже лежал мертвый на поле боя с покрытыми ее мандили глазами. Еще раз она поцеловала мои глаза и встала.

С открытым ртом я слушал маму. Потом она обула меня, завязала шнурки, потрепала мои волосы, взяла на плечи козленка и ушла домой. Я, ошеломленный ее рассказом, остался с ягнятами, обдумывая все рассказанное.  Вечером я уже ел козлятину.

Будучи взрослым, я понял, что этим хотела моя мать сказать, как она старалась лепить из меня мужчину. Оказалось, что я обидел ее, пренебрежительно отнесясь к ее мандили. По своей глупости я забраковал ее мандили, ее простоту. Я отверг мамину корону. И как иначе она могла запечатлеть в моей голове, как внести в мое сознание, что мандили - это честь женщины, святая, как флаг, и сверкающая, как корона, из какой бы материи она не была бы сшита. Из простой или из шелка, из золота или из лавра, или из колючки. Колючая корона же, превосходит все короны мира.

После этого я наблюдаю за женщинами в мандили, и моя душа радуется, видя их в церкви. Я сожалею, когда их не доносят после церкви до дома. Если бы они знали, какие они красивые в мандили, то они никогда бы не сняли их. Как можно опускать флаг, когда в душе праздник. Быть женщиной и матерью - уже праздник. Мандили снималась только при оплакивании умершего, так же как государство спускает флаг при какой-нибудь трагедии в стране. Без головного убора первыми появились женщины легкого поведения. И мужчины не ходили без головного убора. Вспомним Автандила и Ростевана у Руставели. Они поспорили что проигравший будет ходить 3 дня без головного убора.

Зелимхан Маградзе / 2013г. 14 октября. г. Мадрид.

Мне исполнилось 12 лет, когда Грузия праздновала 800-летие великого Шота Руставели. Я беззаботно скакал со своими друзьями по окрестностям моей деревни. Мы буквально обшарили все скалы, вершины гор, крепости и пещерные города-монастыри. Если бы вы могли видеть Вардзию, Ванис Квабеби, Тмогвскую крепость, Пию, Гелсунду в окружении неприступных скал, вы поняли бы, на какой риск мы шли, восходя на них, будучи ещё совсем детьми. Но любопытство было сильнее страха. Вот мы решим покорить какую-нибудь вершину или крепость и на следующий день гоним туда ягнят пастись. Иногда бывало, что одну и ту же крепость мы «завоёвывали» несколько раз, стараясь добраться с самой трудной стороны. Так проходило наше детство. Мы старались что-то доказать друг другу, боролись, прыгали, бегали, соревновались по киданию камня, устраивали скачки на конях. Можно сказать, что моё детство прошло на коне. Мы выковывали из себя мужчин и завидовали взрослым, мечтая быстрее подрасти. Но не это было главное – мы реализовывали свою энергию, подражая витязям – героям истории этих крепостей и монастырей. Нашей любимой игрой была игра в войну, вот и вырезали себе сабли, луки, кинжалы, копья. У нас имелось полное снаряжение, своя «армия». Каждый из нас мечтал быть витязем.

Соберём диких яблок, разделимся пополам, также поделим пещеры – и пошла беспощадная война. Яблоки-снаряды попадали в лицо, были следы боли, обиды, проигрыша. Я помню вздутые вены на шеях моих спорящих друзей. С высоты моих прожитых лет эти воспоминания дарят мне улыбку, а иногда и слезинку.

К концу июля на семейном заседании было решено меня отправить на сенокос. Это означало, что моя беззаботная жизнь закончилась, но разве мог я успокоиться? Моё неутомимое любопытство продолжало таскать моё тело по горам и склонам. Ещё не всё было освоено. Благодаря этому, мы сбежали на юбилей. То, что там увидел, перевернуло моё представление о жизни. Это был триумф. После тщательной подготовки была проведена асфальтовая дорога, жители украсили дворы и отремонтировали заборы. Весь монастырь, все пещеры-кельи были освещены, как огненные глаза в темноте. Тысячи легковых машин, плывущих рекой, тысячи людей, говорящих на разных языках. Я никак не мог представить, что они такие же люди, как и мы… Но всё это померкло по сравнению с тем, что потом увидел и услышал: танцующие и поющие ансамбли. После каждого тоста новое представление, бесконечное цитирование «Витязя в тигровой шкуре», искромётные сабли в руках фехтующих танцоров-хевсур, вспышки искр из-под сабель… Это поразило моё детское воображение, и я реально представил героев Руставели.

Здесь был весь цвет грузинской культуры. И, конечно, в моей деревне я не мог видеть и слышать тысячную долю того, что происходило на этом празднике. Во мне умирало нечто, что я даже не хотел оплакивать. На фоне героев Руставели созданный мною образ витязя угасал. В моей душе рождался новый грузин, я готовился к новой жизни. Ошеломлённый увиденным, я бродил в одиночестве, осознавая, вспоминая, переосмысливая… Я замешивал внутри себя глину, из которой хотел вылепить Тариэла, Автандила и Фридона. Я уже примерял на себя доспехи Тариэла, чей огромный портрет воздвигли у озера Цунда в подножии моей деревни.

Вот идеал моей юной души!

Жаль, что Тариэл у меня так и не получился: советская машина из нас штамповала лжевитязей: всё подчинялось ленинским принципам, и в нас погибло всё, что я с горечью оплакиваю и по сей день.

На рассвете третьего утра мы с отцом направились на конях в сторону Вардзии, но на этот раз мы свернули к Ванис Квабеби. Это огромный пещерный город, в котором расположен монастырь. И на скошенной поляне между огромными камнями, в тени, мы застали за завтраком дядю Како с сыном Тенгизом. Мы присоединились к ним. Мужчины подняли стаканы и, к моему удивлению, выпили за то, чтобы нас охраняла Вардзийская икона Божьей Матери. Прославили царицу Тамару и Шота Руставели, выпили и в их память. Наши отцы были ещё под впечатлением прошедшего юбилея. Они стали рассказывать разные подробности, происходившие там. Потом вздохнули и стали жалеть о том, что больше нет тех грузин, которые вырубили в скале и выстроили великолепный город-монастырь. Стоя выпили за упокой их душ… Мы смотрели наверх, а уши наши были настроены на речь отцов.

«Слышал, - спросил дядя Како моего отца, - что сказал Васо городским профессорам? «Как обделал этот крестьянский мужик нас», - с этими словами уезжали они, покачивая головой.»

«Дай Бог ему здоровья! Так им и надо», - подтвердил мой отец. И они встали, чтобы начать косить, но мы, дети, ещё далеки были от работы. Нам было интересно, что сказал дядя Васо, и мы стали упрашивать, чтобы и нам рассказали.

Наш односельчанин, Васо Майсурадзе, на подступах Вардзийского монастыря пас ягнят. Приехали опоздавшие тбилисские профессора – наверняка они не попали в список приглашённых на юбилей и добрались своим ходом.

Купили ягнёнка у дяди Васо и попросили: «Пока мы обойдём и осмотрим монастырь, ты нам заколи и приготовь ягнёнка, а мы за это отдельно заплатим». Дядя Васо с честью выполнил это поручение, гости остались довольны и попросили его разделить с ними трапезу. Дядя Васо не отказался от предложения. За столом красноречию гостей не было границ. После нескольких тостов подняли стаканы за царицу Тамару, и все встали. Каждый старался лучшие слова отдать Царице – Корононосице. Наконец один из них с себялюбием начал говорить: «Если бы сейчас Царица встала из мёртвых и посмотрела бы, как выглядит сейчас Вардзия, дома, асфальтовые дороги, все эти машины и мосты, электричество, канатные дороги… Не удивится ли и, интересно, что скажет она? А ты как думаешь, батоно Васо? Удивилась бы Тамара?» Как к господину обратился профессор к дяде Васо. Дядя Васо помолчал немного… «Я не знаю, что сказала бы царица Тамара о машинах и электричестве и о прочем, но одно ясно, что она бы удивилась и в гневе сказала бы: «Я была женщиной, и границы моего государства были почти до Трапезуна, а вы, мужчины, перенесли их почти до Вардзии. Так что хвастаться и хвалиться нечем». Он прославил имя царицы Тамары, опустошил рог, поблагодарив, ушёл и оставил профессоров в растерянности.

Всё услышанное обезоружило меня, и все мои только что родившиеся идеалы рухнули. Во мне опять умирало что-то. Это что-то был очередной витязь во мне. С горькой очевидностью я осознал, что искромётные сабли в руках танцующих мужчин были всего лишь бутафорией. Понял свою ответственность перед царицей Тамарой и почувствовал, что от моего рыцарства ничего не осталось. Моя игра в войну была всего лишь игрой. Настоящими были только замки и крепости – и граница, которая находилась всего в 12 километрах от нас. Опустошённый, я замкнулся и спустился с небес на землю. Безжизненный Тариэл, которого я создал в себе, не мог защитить наших границ. Воды и глины было мало. Нужен был Дух и Огонь.

Стиснув зубы, я молча работал целый день. Отцы остались довольны нашей работой. Мы даже успели подняться по тропинке и осмотреть монастырь. Но это было не то детское восхождение. Я уже смотрел не на завоёванный объект.

Там шли раскопки, и каждая деталь в моём сознании приобретала другой смысл. Уже не детскими глазами я смотрел вокруг и, вернувшись, засыпал отца и дядю Како тысячью вопросов. За ужином взрослые рассказали, что этот величественный монастырь, расположенный в неприступных скалах, всего лишь 50 лет назад снова служил убежищем для грузин. Это случилось в трагическом 1918 году, когда на Самцхе-Джавахетию напали таракамцы. От моих дедов много чего слышал я о том времени. Отсчёт времени для моих предков начинался от этих событий. Они часто говорили: «Вот когда я вышла замуж…» или «когда я родила…» Свой год рождения моя бабушка не знала. Она говорила: «Во время побега я была, как он», - и показывала на кого-нибудь, то есть мои предки «побегом» называли тот период, когда таракамцы вошли во всеми брошенный край – Месхетию и Джавахетию. Они ограбили, сожгли, опустошили и так разорённый край. Это нашествие дважды повторилось за год. Бедный народ бежал куда глаза глядят: в Кахетию, в Дманиси, в Боржом-Бакуриани. Почти половина населения погибла в дороге от болезней и недоедания.

Страшной паникой были охвачены Месхетские и Джавахетские деревни. Таракамцы нападали на грузинские сёла, убивали и уносили всё, что можно было унести: ковры, шерсть, пшеницу, медные изделия, керамику, мёд, воск, скотину, уводили в плен людей. Жителям на раздумье не оставалось даже минуты. С собой брали только самые необходимые вещи. Открытыми оставляли дома и бежали только все вместе – кто на арбах, кто на конях, а кто пешком. От моего дедушки я знаю, какую роковую роль сыграли рядом живущие таракамцы – турки-месхетинцы, как они сейчас себя называют.

Когда возвращались домой, отец стал рассказывать про Андрию Беридзе из деревни Гогашени, которая находится на противоположной стороне от Вардзии.

… На мою деревню – Зеда Тмогви*, неожиданно напали неверные. Деревня встала на ноги, срочно собрались те, у кого было оружие – всего 18 человек, и таким образом, дали деревне возможность бежать. В этом неравном бою погиб мой родственник, его могилу я недавно посетил в пасхальную неделю. На надгробном камне его могилы высечена сабля. Так что эти 18 избранных живым щитом прикрыли деревню и по тропинкам Чачкари вывели жителей. С противоположной стороны гогашенцы, увидев это, послали своих лучших сыновей на помощь – и сами стали собираться для побега. Был разгар апреля. Кура была взбешена. На подступах Алагури** встретили они зедатмогвцев. Повалили большие тополя, настелили бурки и таким образом образовали мост, по которому переправили не только людей, но и скотину. Так они и спасли своих собратьев от истребления.

В Гогашени беда пришла с юга.

Семья Андрии Беридзе, который приходится нам дальним родственником, тоже готовилась к побегу. Мать Андрии, как это ни удивительно, в возрасте 56 лет родила сына. Вместе с мужем и невесткой она собирала всё необходимое. Отец закапывал в землю всё, что можно было закопать. Андрия же был в числе помощников зедатмговцам.

Глава семьи поторопил женщин скорей пойти в монастырь Ванис Квабеби: «Поторопитесь! Возьмите, что необходимо, а я всё приберу и догоню вас». В деревне особенно оберегали женщин от встречи с врагом.

Женщины подхватили уложенные вещи и спустились по крутой тропинке, где каждый неосторожный шаг стоит жизни. Ближе к вечеру они добрались до пещерного города. Там уже находились зедатмговские. Скоро подошли и мужчины. Они едва успели перекреститься и поблагодарить Бога за благополучное прибытие в монастырь, как вдруг раздался вопль матери Андрии: «Ребёнок!» Ошеломлённая от паники женщина с той надеждой, что ребёнка заберёт муж, оставила его в люльке, а муж, подумав, что ребёнка забрала мать, не заметил его, спящего, прикрытого шалью. И, нагруженный вещами, окунулся в ущелье.

* Зеда Тмогви – Верхняя Тмогви

** Алагури – грузинская деревня

Андрия побледнел от гнева: «Какая же ты мать, ковёр взяла, а сына оставила!» Он выхватил саблю у окаменевшего отца, встал на тропинку, ведущую обратно по краю обрыва…

В деревне стояла мёртвая тишина, луна горела, как факел. Слышен был только лай беспризорных собак.

Андрия, осторожно подойдя к собственному дому, заглянул в окно. Осмотревшись и убедившись, что там никого нет, смело зашёл в дом. Вокруг всё было перевёрнуто. Люлька была пуста…

На раздумья времени не было. Надо было что-то предпринять. Повинуясь подобию звериного чутья, Андрия бросился в погоню и уже к утру догнал врагов. Их было несколько сотен. Он узнал скотину своей деревни, коней и арбы – только у них теперь были новые хозяева. К сожалению, их было очень много, и все хорошо вооружены. Приблизиться было невозможно. Так и гнался за ними ещё две ночи и день, то обходя сбоку, то забегая вперёд, и вот однажды вечером чуть не наткнулся на их лагерь на большой поляне у реки. Таракамцы разожгли огонь. Почуяв запах жареного мяса, обессиленный Андрия вспомнил о собственном существовании. Только было он решил чуть-чуть подремать, как поневоле стал свидетелем такого разговора:

-  Абдола! Ты накормил этого щенка?

-  Да, я завернул в тряпку курдюк, дал ему пососать и уложил в бурку. Такого тихого ребёнка я ещё не видел, ни разу звука не издал. Что из него получится и зачем мы его взяли в такую даль, я не знаю! – выразил своё недовольство молодой таракама, явно недовольный тем, что ему приходится ухаживать за ребёнком.

Андрия чуть не подпрыгнул от радости. Теперь он точно знал, что ему делать.

В полночь Андрия подполз к драгоценной бурке и осторожно приоткрыл её. Вот какую картину он увидел: молодой таракама, обнявшись с ребёнком, как со своим сыном, спокойно спали лицом друг к другу. Украв ребёнка, Андрия подверг бы опасности себя и его. Малыш мог заплакать и разбудить таракама. Он осмотрелся и пересчитал спящих людей. Вместе с «няней» их было одиннадцать. Остальные были разбросаны по всей поляне, охраняя в центре награбленное. Перекрестившись, он поднял голову и попросил прощения у Бога. Сабля сверкнула в лунном свете…

Страшное хрипение раздалось из обезглавленного таракама. Он снова взмахнул саблей, другой, третий… Собственная жестокость поразила Андрию. Таракамцы стали драться с Андрией, но падали один за другим. Наконец, Андрия повернулся к «няне» и ахнул от удивления. Таракама стоял на коленях, держа ребёнка, и так ждал смерти. У Андрии опустились руки. Он не знал, что делать дальше. Единственное, что он мог придумать – толкнул его ногой и повалил на землю.

В лагере началась паника. Кто-то выстрелил из ружья, второй, третий – и начали стрелять. Крики людей, ржание коней – всё перемешалось. Андрия нагнулся и попытался осторожно взять от незваной няни ребёнка, но таракама не собирался его отдавать. Андрия опять взмахнул саблей и остановил прямо над головой – снова встретил рабское послушание. Обняв ребёнка, таракама покорно ожидал смерти. Андрия нагнулся. Схватил своей сильной рукой кисть таракама и поднял его. Тот отдался его воле. И они побежали…

Не знали они, сколько времени бежали и где находились. Наконец, Абдола остановил Андрию. Ребёнок плакал изо всей силы. «Если не остановимся – ребёнок нас выдаст!» - подсказал Абдола. Теперь он был союзником. Андрия попытался понять, где они находились, и была ли за ними погоня. Сердце его так барабанило, что трудно было что-нибудь услышать. Вдалеке беспорядочно передвигалось несколько десятков факелов. Наконец, он свободно вздохнул и, упав на колени, попытался успокоиться. Виски горели от напряжения – голова разрывалась от боли. Почувствовал: если ляжет – не сможет встать. Успокоившийся ребёнок уже спал на руках Абдолы. Андрия сделал усилие, чтобы подняться. Он положил окровавленную саблю на плечи и, повесив на неё руки, отправился на северо-восток. За ним покорно тащился Абдола. Так они шли ещё несколько часов, пока восход не осветил небо. Подул утренний ветерок и донёс до них фырканье коня. Оба остановились. Первым очнулся Андрия, толкнув рукой Абдолу за огромный камень, взлетел на пригорок. С седлом на боку на поляне мирно щипал травку конь. Радостно возблагодарил Андрия Бога за помощь. Позади он почувствовал присутствие Абдолы, узнавшего коня, и вытянутой рукой стал его подзывать. По всей видимости, в этой суматохе умное животное дало себе волю и исчезло в темноте.

Вот и родился новый день и, побеждённая Андрией, ночь отступала. Герой ночи, Андрия делал первые шаги в его пространство. Теперь он готовился достойно встретить те трудности, которые ему уготованы в этот день. Он готовился к новым победам на дороге, ведущей в родной край. Эта ночь сделала его мудрым. Стоя на пригорке, он долго высматривал тропинки и ущелья вокруг. К своим сородичам он возвращался победителем и с собою нёс бесценное богатство. И взглянув на таракама, который поправлял подпругу коня, подумал: куда он ведёт этого таракама? Что с ним будет? Не исключено, что его забросают камнями односельчане… Ещё бы одного коня! Вдруг он почувствовал на плече прикосновение руки. Абдола обеими руками протягивал Андрии ребёнка, как будто разгадав его мысли. Впервые Андрия увидел его лицо. Андрия сделал попытку улыбнуться, но это не получилось. Нечеловеческая усталость и пережитая ночь брали своё, но он всё-таки смягчил лицо. Таракама внезапно спросил: «Как зовут тебя?» - и первый улыбнулся.

-  Я Андрия. А тебя я знаю, как зовут. Ты Абдола, - ответил Андрия и посмотрел ему в глаза. Этот взгляд таракама не выдержал и склонил голову. Он выглядел довольно крепким мужчиной, ровесником Андрии.

-  Нет! Я Исмаил. Абдола был моим братом, которого ты, с отцом и двумя братьями, убил. На, возьми своего сына и иди своей дорогой. А я пойду своей. Твои мужество и героизм, как факел во тьме, будут моими спутниками вечно. Спасибо за то, что ты подарил мне жизнь!

-  Хорошо, Исмаил. Только это не сын, а брат мой младший, Георгий. И тебе спасибо за него, что ухаживал за ним. Прости, что перебил весь твой род, но я не мог позволить, чтоб мой брат рос в рабстве. Его свобода стоит этого.

Андрия вскочил на коня и, когда нагнулся взять ребёнка из рук Исмаила, заметил, что он вооружён с ног до головы. Молниеносное недоверие прорезало его мысли, и рука машинально сжала рукоять сабли. И это движение не осталось незамеченным Исмаилом. Он снял с себя серебряный пояс с кинжалом и саблей и протянул Андрии:

-  В соседней деревне я убил человека из ружья и забрал это. Возьми. Если найдёшь родных, отдай им. А сейчас езжай с миром! Ещё возьми сумку, там еда для ребёнка. Иди, поторапливайся! Иди…

Быстроносным оказался конь. На следующее утро добрался Андрия до Ванис Квабеби и встревожил часовых. Мать уже не плакала, а стонала. Отец за это время постарел на 20 лет. Находившиеся в монастыре люди ошеломлённо смотрели на героя-витязя. Андрия был залит кровью врага. Спустившись с коня, он не смог и шага сделать. Обувь, сшитая из кожи быка, не прикрывала его ноги. Засохшая кровь висела на остатках каламани*. Его уставшее лицо было хмурым и ожесточённым. Тихим голосом он попросил у матери прощения за грубые слова и повалился на ковёр, чтобы уснуть.

* каламани – сшитая из кожи быка обувь, не имеющая жёсткой подошвы.

*    *    *

-  Наши родственники Беридзе из Гогашени – это потомки Андрии? – спросил я отца, восхищённый героизмом Андрии.

-  Нет. После второго побега, на том же коне, Андрия вместе с двадцатью односельчанами уехал в Менгрелию. А наши родственники – потомки того самого Георгия, - ответил отец и добавил:

-  Так по всей Грузии разбросаны месхетинцы. Верхняя Имеретия, Имеретинский Багдад, часть Гурии, Рача, Надирадзе, Антадзе, Искаришвили, Вачнадзе, Рчеулишвили, Палавандишвили, Джавахишвили, Мусхелишвили-Месхишвили, Ломидзе-Ламсадзе, Зедгинидзе, Джокели… Опустошилась Месхето-Джавахетия, выродилась. Нет больше витязей! Нет матерей, которые рожали бы настоящих мужчин! – и он замолчал.

Мы ехали вдоль Тмогвской крепости под нависшей скалой. Я смотрел на разрушенные стены крепости, а на её бойницах дремал Шота Руставели, Давид Гурамишвили-Зедгинадзе, Шалва и Иване Ахалцихские… Со стороны Кумурдо луна освещала Зедо-Тмогвские горы. Над нами, над нависшей скалой, беспокоя сердце, кричал филин. Мы спустились по склону дороги. Лошади, фыркая, выражали недовольство. Я с гордостью смотрел на разрушенные стены крепости и на окаменевших дремлющих витязей и тихо шептал про себя: «Спите спокойно! Не бойтесь! Я бодрствую! Я…» Я снова гордился, что я потомок героев. Дремлющий во мне витязь очнулся вновь!

Зелимхан Маградзе / Весна 2003 г.  г. Сочи

На склоне над Тмогвской крепости стоял около 20 тонный камень. Простой смертный мог его толкать и сдвинуть. Он, как ванька-встанька, качался и на голом поле было единственным укрытием от солнца.

И сейчас туда направились с дедом, сняли груз с осла и пустили пастись. Присели. Мы встали под ветерок, дующий из ущелья, чтобы охладиться. Я стал клевать шелковицу, которую мы взяли из деревни и от которой мой дед отказался. Потом растянулся на траве и стал смотреть в небо. Дед засмеялся. Поворачивая голову, увидел, что он находился в море дум. В такое время он имел привычку, держа руки вперед, от сжатых кулаков вытягивал два пальца: указательный и большой, и в знак недоумения или удивления поворачивал кисти то влево, то вправо. Несмотря на то, что он был очень замкнутый человек и мало говорил, я осмелился спросить:

-А что ты такое вспомнил, дед?

Он очень складно все рассказывал, но на этот раз ничего не ответил. Потом немного погодя, как бы для себя, сказал:

- Вот так, сынок, самая большая победа человека – это победа над собой.

Сказал и отдался снова своим думам.

Потом с удивлением упорно посмотрел на меня и опять с недоумением стал крутить свои кисти, как бы удивляясь уже мне: «Чего он не понял. Почему он так удивленно смотрит на меня». Потом рукой махнул и посмотрел в сторону осла, потом высоко к солнцу перевел свойвзгляд и перешел в тень. Затем, найдя удобное время, начал рассказывать какбы продолжение какого-то сказа.

- Да, сын мой, вот отсюда на другой стороне ущелья в деревне Марнистави Лука одним выстрелом выбил сосуд из-под керосина, висевший на палке, которую держал турок на плече.

- Это же невероятно, дед! - он засмеялся.

- В этих краях ничего невероятного нет, сынок. У них глаза были острыми, а десница крепкая. А у Луки они были особыми. Хоть бы половину того иметь тебе.

Теперь он привстал и сел прямо передо мной, поправил шапку и начал рассказывать.

-Вот, из окрестностей этого замка наблюдал за турком Лука. (Имя турка он сказал, но не запомнил). Он наблюдал за турком, который задолжал нам кровь. Лука был вооружен ружьем, которое одолжил сосед. В случае потери он должен был расплатиться 12 коровами. Целую осень каждый день он спускался с горы и ждал. Одним роковым выстрелом он хотел решить все. Но ни разу на удобном месте его не застал. Турок тоже хорошо понимал это и только ночью выходил из дома. Потом Лука, понимая, что таким образом ничего не добьется, стал спускаться прямо в деревню, а это в то время было немыслимо. Вся деревня могла встать против охотника и убить его, тем более грузина. Турок убежал из деревни. И во-о-н там, среди громадных камней, прислоненных друг к другу, прятался он. Только в глухую ночь иногда возвращался домой. Деревня, затаившись, ждала чего-то. В один вечер Лука поднялся прямо на крышу землянки своего врага и посмотрел вниз в окно. В свете керосиновой лампы Лука увидел своего врага, который ужинал со своей семьей. Около камина он тихо без слов ел и слушал, как ругалась его жена. Лука тут же зарядил ружье и стал ждать, когда дети выйдут из-за стола. Невольно он стал слушать речь жены турка:

-Ты совсем ни во что стал принимать своего врага и стал чаще приходить домой. Один раз застанет тебя Лука и прибьет где-нибудь. Черт с тобой и твоей жизнью. Меня совсем другое волнует- это мои дети. Как я их выращу, чем выкормлю...

- Ты правда безмозглая женщина. Как ты думаешь, я не знаю, с кем враждую? Или ты думаешь, что Лука такой же, как ты, или я? Он несравнимый витязь и даже немыслимо, что он в присутствии жены и детей выстрелит в меня. И не думай, что я какой-нибудь дурак, - иметь недостойного врага.  Лука – это Лука, потому я остерегаюсь его. И не думай, что я боюсь его. Нельзя даже выстрелить в него, стоящего спиной, боясь одного: а вдруг промахнешься! Тогда что?

Услышав это, Лука остолбенел, а ружье в его руках стало, как лед, ему стало трудно дышать, и он очень долго лежал, не двигаясь. Потом очнулся и как бы вышел из тумана, затмившего его сознание от вражды, ожил. Тихо и быстро слез с крыши землянки и подошел к двери. Решил войти, но потом передумал. Немного подумав, оставил у дверей бурку и драгоценное ружье. Потом сел на коня и поехал в горы.

Утром 3 арбы поднимались по этой догоре, на которой мы с тобой сидим. В первой арбе сидели старейшины деревни турок. Остальные две были нагружены Всяким бытьеи. А в самом конце шел босой турок. На одной из арбы висели оружие и бурка Луки. Это в своем роде тоже мужество, не меньшее, чем мужество Луки.

«Поэтому сказал, сынок, что самая большая победа – это победа над собой», - произнес дед, торжественно встал и пошел в сторону осла. И мы двинулись в путь.

Хорошим мужчиной был мой дед, такой же, как его отец Лука.

Зелимхан Маградзе

Распечатать:

Вопросы теста
Правильные ответы

• Расставить вопросы в случайном порядке
  
  
• Гостевая книга