Мне было 10 лет и, как всегда, каждое лето я проводил в горах Зеда  Тмогви. Каждый подросток тогда пас ягнят. Этому делу мы были хорошо обучены. Знали, в какую погоду, где должны пасти. В горах, где часто утром был туман, их нельзя было вести по краю пропасти, потому что волки появлялись вместе с туманом, что было опасно и для скота, и для нас. А в пекло, наоборот, мы пасли на краю пропасти, потому что оттуда дул свежий ветерок, и это было опять спасением для нас.

В один день, зная, что будет жара, мы с братом Автандилом погнали ягнят в сторону Пикалгверди. В полдень, когда ягнята спрятались под скалу, мы достали из сумок то, что было на обед, и тоже стали искать тень.

После обеда мы сладко расположились в тени, забыв об ягнятах. А когда про них вспомнили, оказалось, что ягнята на месте, а козлят нет. Они же спустились в овраг за свежими сочными листьями, растущими на кустах.

Надо было что-то предпринять. Нам строго запрещалось ходить по краю пропасти, потому что кожаные каламани*, в которые мы были обуты, по траве скользили, как по льду, и мы могли оказатся на дне пропасти, а туда даже вороны не долетали, солнечние лучи не достигали дна оврага.

Мы стали забрасывать камнями козлят, чтобы выгнать их оттуда. Никакого эффекта. А когда покрупнее камни стали катить, козлята повиновались и стали по тропинке выходить.

Я достал довольно большой камень и подумал, что он может попасть в моего любимого козленка. Так и случилось. Как-будто его притягивал магнит: куда катился камень, туда он и бежал, и....Камень еще дальше отбросил бедного козленка, который отчаянно блеял. Я начал реветь сильнее его. Трудно было представить, что бы я сказал матери, как бы я посмотрел ей в глаза.

Автандил принял все меры, чтобы я не спускался в овраг. Мы решили, что я останусь с ягнятами, а Авто пошел звать мать.

Увидев мать, я стал еще сильнее плакать и побежал к ней. Она быстро успокоила меня, как умела всегда, одним словом превращая в прах все мои «трагедии». Потом сняла с меня обувь, и мы стали спускаться в пропасть. Козленка мы нашли по его жалобному плачу. И вскоре его голова лежала на моей ноге, я умолял его больше не плакать.

Мать рукой пощупала его живот и сказала:

- Этого не спасти, надо его резать, пока он без крови не умрет, а то придется выбросить.

Потом она достала из фартука столовый нож. Увидев его, я стал реветь еще сильнее и умолять оставить его живым. Мама взяла меня за руку и убедительно сказала:

- Он все равно умрет, сын. Видишь, как он мучается. Для него сейчас быть зарезанным - это лучше.

Я ничего не мог противопоставить ей. Она протянула мне нож, чтобы я резал. Я пришел в ужас:

- Нет, мама, я не смогу резать!

- Получается, что я должна резать?! Нет, сын. Я - мать, и от моей руки ни одно существо не должно умирать. Скотину должен резать мужчина. А раз среди нас ты - мужчина, значит это твое дело.

Я опять стал плакать и отнекиваться. Мама, немного подумав, предложила:

- Хорошо. Давай сделаем так. Ты будешь держать нож, а я возьму твою руку и сделаю то, что надо сделать. Ты можешь даже не смотреть.

Я почувствовал, как потеплели от крови мои пальцы. Что со мной было, это не передать словами. С тех пор я никогда не убивал никого.

Когда мы выпотрошили козленка, мать взяла его на плечо, и мы стали подниматься наверх. Мать шла впереди, и я видел ее сзади. Кровь, которая стекала с козленка, спускалась по маминой косе и потом стекала на платье. Мы с большим трудом поднялись до места, где я оставил свою обувь, и только тогда отдохнули. Мать провела рукой по плечу, где у нее должен был лежать платок, и ахнула:

-Горе моему хозяину, сын. Платок оставили внизу. Как мне без платка пройти до дома! Если кто-то меня увидит на дороге без платка, то позор на весь мир мне и моему мужу.

- А кто нам встретится? Мы пройдем по оврагу и через 40-50 шагов будет наш дом. Кто нас встретит? Никого не будет! Пойдем!

- Женщине по оврагам ходить, как вору, не прилично, сынок. Это еще большой позор.

И встала, чтобы спускаться вниз за платком.

Я этого не мог допустить. Я покатился по траве и стал спускаться в пропасть, меня догоняли ее слова:

-Осторожно! Берегись сынок!

Оказалось, что рядом с платком мы оставили нож. И скоро, натренированный в подъёме на гору, я переводил дыхание на мамином подоле.

- Вот, мама, оказывается, из совсем простого материала твой платок. Если бы ни нож, можно было бы не спускаться.

Мать ничего не сказала. Поцеловав мои глаза, она высушила их и мой мокрый от пота лоб, потом посмотрела на горизонт и, застав на нужном месте солнце, я понял, что она собирается что-то рассказать. И я затаился.

---------

- Мать прадедушки твоего деда была родом из Гогашени, по фамилии Гохадзе.Она была замужем за Цинцкаладзе и жила в Мурджахети. Прадеду Георгию было 3 года, когда умер его отец, и мать Тамара осталась вдовой. Через год она сожгла свой свадебный платок на могиле мужа в знак обещания, что она сгорит как свеча, но честь мужа донесет не поруганной до смерти. Через неделю пришел ее отец и попросил свекра отпустить ее к себе в Гогошени. А еще через неделю, проснувшись утром, Тамара увидела, как горит в камине ее траурная одежда. Она обожгла руки, пытаясь спасти одежду, но не спасла. Потом два дня оплакивала она своего мужа как заново умершего. После она не подпускала к себе мать, говоря:

- Как могла женщина предать женщину, мать?!

А через два дня из Зеда Тмогви приехал вдовец Маградзе и ей велели выйти за него замуж.

Как-будто с цепи сорвалась Тамара. Она разделась до гола и закрылась в доме, сказав:

-Если вы – мужчины, ведите меня в таком виде по деревне.

Бессовестно они поступили с ней - запустили жениха в дом. Очнулась она уже на плече этого мужчины. Насильно отдали ее замуж - тогда не спрашивали мнение женщины. Мурджахетский свекр долго преследовал отца Тамары, который опозорил ее честь, потом он вынужден был смириться с этим. Так она стала женой и матерью фамилии Маградзе в Зеда Тмогви.

Прошло время. И однажды пришла весть, что на деревню идет орда турок. Собрались деревенские мужья. Посоветовавшись, они решили разделиться на две части: одна часть пошла на северо-запад в сторону Сарцхелеби, а другая - в сторону севера на Ркинисцкаро, надеясь встретить врага около Патарамта. Но враг оказался хитрее. Они тоже разделились на две части: одна часть обошла Патарамта и со стороны Вардзии зашла в деревню, а другая встретилась с сельчанами около Патарамта.

Вошедший в деревню враг, увидев, что мужчины ушли из деревни на войну, оставили небольшой отряд. Остальные отправились в догонку. Там уже шел бой. Наши уже осилили врага и дело шло к концу, как сзади туркам подошла подмога. И тогда наши мужчины испугались и убежали в сторону востока в лес и спрятались там. Придя в себя, они прошли через лес и поскакали в деревню. Маленькую группу легко одолели и так же расправились с основным войском.

У подножия пропасти, где мы сейчас сидим, они успели спрятать детей и женщин. Когда их уже выводили оттуда, внизу увидели брошенное в пропасть женское тело. Опозоренная женщина бросилась в пропасть, спасая свою честь и честь мужа. Убитых на войне мужчин похоронили, и, возвращаясь с кладбища, какая-то старуха рассказала мужчинам, в какие дома ворвались турки. И легко догадаться, что там произошло.

Рассерженные мужья, схватив за косы названых женщин, бросили их на равнину около церкви и стали бить кнутами. Священник пытался защитить женщин, но разгневанные мужчины продолжали свое. И вдруг, как гром, прозвучал голос Тамары. Она выступила вперед:

- Похоже вы совсем одурели, мужчины, и, стало быть, вы хуже турок. Вы называетесь мужчинами и ваш поступок должен быть мужским. Враг есть враг. Если бы они пришли с миром, вам бы не понадобилось махать саблями. Когда вы из-за своей недальновидности оставили деревню врагам на растерзание, этим вы испортили все. Что мы, женщины, могли сделать против врага голыми руками? Женщина – мать и служит для того, чтобы давать жизнь на земле, а не бороться. Она рождает поколение, которое потом защитит нашу честь. Со времен Адама мужчина создан, чтобы бережно охранять женскую честь. Да, женщина тот сосуд, где хранится честь и совесть всей деревни. И его нельзя поругать, и этого нельзя допустить. Иначе здесь умирает что-то очень большое. Потому вас, мужчин, поставили на охрану, чтобы защищать эту драгоценность. Что с нас женщин спрашивать? Если бы меня спросили, я бы осталась верной своему первому мужу и его честь донесла бы до могилы. Но отец продал меня, как собаку, за приданое. Теперь я служу чести этой деревни и нынешнего мужа и, если какой-нибудь враг, пройдя через деревню по вашей милости, надругается надо мной, не велика моя вина. Когда вы нуждались, мы беременные запрягались в упряжку и пахали землю, чтобы облегчить вам труд и голодным детям дать хлеб, умножить тепло очага, гордиться вашей победой и с любовью перевязать ваши раны. Если кто -то из вас умер на поле боя, то и мы в руках врага умирали несколько раз в день, и продолжали жить. Оказалось, что и вашу трусость мы должны пережить. Мы жили с надеждой, что перевяжем ваши раны и облегчим тяжесть проигрыша, но …Одна из наших женщин отдала себя пропасти, она вынесла себе приговор. Какова была ее вина? Надо было разобраться. Она всем женщинам вынесла приговор и умерла за всех...

Вы все, идя на войну, взяли с собой наши мандили (покров грузинских женщин в виде платка, который является символом ее чести и смирения) - кто матери, кто жены, а кто своей возлюбленной. Вы поднимали его над собой как флаг и символ вашей чести, и мы верили, что прежде, чем враг растопчет его, вы умрете первые. Он должен служить для умершего покровом ваших глаз, чтобы их не выклевали вороны или чтобы перевязать рану и продолжить бой. Зачем же вы взяли их, если убежали с поля боя?  Мы сами могли бы умереть с нашей честью и ваше самолюбие было бы спасено, если за это вы наказываете ваших женщин. С этими женщинами вы наказываете всех женщин и отдаете на поругание. А оплеванная женщина не может родить витязя. И вы правы: наверно, ваши матери недодали вам что-то, не вырастили из вас витязей. Кто сейчас вас станет утешать? Кто будет бальзамом для вашего сердца и ран? Разве эти женщины? От вас требовалось всего лишь одно мужское слово, слово утешения, чтобы эти женщины воспряли духом и поднялись до небес.... Этими кнутами вам лучше было бы бить по своей голове и оплакивать ваше уже похороненное мужество. Это было бы правильнее всего... Ну, а вы, женщины, что вы валяетесь, поднимитесь, встряхивайте и выпрямляйте свои перья. Идите и смотрите за своими семьями и доверяйте свои мандили только достойным мужчинам, которые знают им цену. Вставайте и ходите, не поднимая голову, до тех пор, пока они не отмоют поруганную честь деревни и свою мужскую честь.

Тамара сама подняла каждую женщину и повела всех в церковь к плачущему настоятелю. Священник отслужил литургию и причастил всех, кто был крещен. И так продолжалось неделю. А мандили, которые носили во время боя, всю неделю лежали на ограде церкви. Через неделю он их окропил святой водой и своими руками повязал на головы женщин.

А Тамара, твоя прабабушка, больше из дома не выходила. Умерла в возрасте 50 лет. И ее сын, твой прапрадед, повез ее в Мурджахети и похоронил рядом с первым мужем, как она велела. Ее мандили висела на могиле, пока ее не разорвал ветер и солнце.

Потому я стала искать свой мандили, сынок. Женщина без платка - не женщина, и ее потомство - не потомство; не годится ни к чему.

Снятая мандили использовалась как флаг. И, когда ты вырастешь и, не дай Бог, будет война, ты должен взять мою мандили, если к этому времени какая-нибудь девушка не украдет твое сердце у меня, чтобы враг не смог на этой земле свободно хозяйничать. А если так случится, то твоим глазам лучше не видеть это. И те, кто останется после тебя, чтобы гордились тобой...

Она посмотрела на меня глазами полными слез, как-будто я уже лежал мертвый на поле боя с покрытыми ее мандили глазами. Еще раз она поцеловала мои глаза и встала.

С открытым ртом я слушал маму. Потом она обула меня, завязала шнурки, потрепала мои волосы, взяла на плечи козленка и ушла домой. Я, ошеломленный ее рассказом, остался с ягнятами, обдумывая все рассказанное.  Вечером я уже ел козлятину.

Будучи взрослым, я понял, что этим хотела моя мать сказать, как она старалась лепить из меня мужчину. Оказалось, что я обидел ее, пренебрежительно отнесясь к ее мандили. По своей глупости я забраковал ее мандили, ее простоту. Я отверг мамину корону. И как иначе она могла запечатлеть в моей голове, как внести в мое сознание, что мандили - это честь женщины, святая, как флаг, и сверкающая, как корона, из какой бы материи она не была бы сшита. Из простой или из шелка, из золота или из лавра, или из колючки. Колючая корона же, превосходит все короны мира.

После этого я наблюдаю за женщинами в мандили, и моя душа радуется, видя их в церкви. Я сожалею, когда их не доносят после церкви до дома. Если бы они знали, какие они красивые в мандили, то они никогда бы не сняли их. Как можно опускать флаг, когда в душе праздник. Быть женщиной и матерью - уже праздник. Мандили снималась только при оплакивании умершего, так же как государство спускает флаг при какой-нибудь трагедии в стране. Без головного убора первыми появились женщины легкого поведения. И мужчины не ходили без головного убора. Вспомним Автандила и Ростевана у Руставели. Они поспорили что проигравший будет ходить 3 дня без головного убора.

Зелимхан Маградзе / 2013г. 14 октября. г. Мадрид.