Падали колокола

Когда-то давно, будучи совсем юной студенткой факультета журналистики, я впервые приехала в Карпинск. Провинциальный город, расположенный на севере Свердловской области, поразил меня сразу своими главными достопримечательностями - трамваем, бегающим по кольцевому пути, и старым полуразрушенным храмом, возле которого и была первая остановка. Даже обшарпанные стены собора и выросшая на бывшей колокольне березка не могли затмить впечатления от его былого величия.

А потом я жила в этом городе почти двадцать лет и стала свидетелем восстановления Введенского собора, имеющего второе название - Иоанна Богослова. Пришлось мне побывать и внутри только что отреставрированного нижнего придела во имя Святой Богородицы, впервые освященного в 1771 году, и подняться в еще заброшенный верхний храм, в 1776-м освященный во имя святого Иоанна Богослова. Как выяснилось позже, имена строителей до наших дней не дошли, но их стиль находит отражение в художественном облике других храмов Урала. Известно лишь имя заказчика Максима Походяшина, чьи вкусы и требования, безусловно, определяли стилистические особенности сооружавшихся на его средства храмов.

Это подтверждает и архитектура другого культового здания - храма Святого Максима Исповедника в Краснотурьинске, освященного так во имя самого заводчика и закрытого, как и большинство церквей, в начале XX века. Помню, что до недавнего времени здесь был кинотеатр «Россия», где мы смотрели кино на большом экране. В начале же нового XXI столетия храм был возвращен церкви и отреставрирован.

История не сохранила до наших дней не только имен создателей храмов, но под покровом тайн находятся фамилии и тех, кто их закрывал и разрушал. В местных краеведческих музеях двух городов информации об этих фактах я не нашла. И решила, как прежде, обратиться к устной истории. Но оказалось, что свидетелей закрытия храмов и попыток их разрушения в живых осталось мало, с трудом искала я людей. А среди тех, кого нашла - старушки, до сих пор, боящиеся власти больше, чем божьего гнева, не желающие ни о чем говорить. И тем не менее некоторые крупицы истины собрать удалось.

Как уже было сказано выше, в годы советской власти в Храме Максима Исповедника действовал кинотеатр «Россия». Собору Иоанна Богослова меньше повезло. Закрыли его большевики в конце 20-х годов прошлого века. Тогда же снесли колокольню. После чего в соборе организовали гараж машинотракторной станции, затем, правда, там тоже действовал клуб, закрытый в послевоенные годы. Новоявленные арендаторы не следили за состоянием памятника архитектуры, в результате чего был нанесен большой ущерб всему зданию. Со временем пришла в негодность кровля над трапезной второго этажа, обветшал и наружный декор собора, выполненный из лекального кирпича. В одной из газетных вырезок, не имеющих никаких выходных данных, найденных мною в музее Карпинска, читаю:

«К власти пришли новые люди, волна кумача и маузера докатилась и до Урала. Одна за другой вспыхивали в городах и селах церквушки, где не под силу разрушить огнем, взрывали. Лишь содрогнулся Богословский собор от первого взрыва. Видимо, не под силу мгновенно разрушить то, что создавали с любовью. Новая власть была настойчива - новый заряд, еще взрыв. Рухнула пятидесятиметровая колокольня. Взрыв, который мог бы снести весь тогдашний поселок Богословск, принёс церкви лишь незначительный урон. Служителей собора расстреляли, а время начало свое дело, до конца разрушая могучее строение. После войны молодые комсомольцы устроили в соборе танцы. Со слезами отцы и деды смотрели на новое поколение. Старожилы Карпинска вспоминают, что, когда снимали кресты, некоторые люди, выполнявшие эту работу, с поднебесной высоты падали и разбивались насмерть». Все ли так было на самом деле, сегодня трудно установить.

Но вот старейший житель Карпинска Николай Николаевич Репин, которому исполнился девяносто один год, вспоминает:

- Кое-что помню... Жили мы почти рядом с собором. На углу сегодняшней улицы Почтовой, а тогда Введенской, названной так в честь собора, и нынешней улицей Луначарского. Это примерно метров сто от собора. В детстве мама водила меня в храм причащаться, я помню священника, который давал мне маленькую ложечку кагора, но имени его не знаю. Храм был очень красивый! Вокруг него было кладбище. Помню надгробные плиты.

Были ли мои родители верующими?.. Не могу ответить утвердительно. Дома у нас были иконы, но не помню, чтобы родители молились. Мама, наверное, это делала втайне от всех.

Звонарем в соборе был Мишка Слепой, он жил недалеко от нас. Он на самом деле был слепым. В Пасху нам, пацанам, позволялось подниматься на колокольню и звонить в колокола. Мы с радостью это делали. Конечно, рядом с нами был Миша-звонарь. Такое удовольствие нам позволялось только один раз в год.

Вы говорите, что собор закрыли в 1929 году? - спрашивает он меня. - Значит, мне было тогда двенадцать лет. Его сначала пытались разбирать. Долбили кладку. Это я помню. Кладка не поддавалась, стойкая была. Говорили, что скреплена она каким-то специальным раствором, на яйцах замешанном, что ли. Потом решили взорвать. Взрывал человек по фамилии Кузнецов, а имени не помню. Но и взрыв не удался. Частично разрушили только колокольню. Потом храм загадили, осквернили. Чего там только не было? Склады какие-то, позже, говорят, клуб. Но после окончания школы я уехал из Богословска и долго здесь не жил. Учился в военном училище, служил на флоте. Вернулся, когда списали со службы по болезни. Собор к тому времени уже был заброшен совсем.

Еще младше в 30-е годы прошлого века была Лидия Григорьевна Романович, жительница Краснотурьинска. Она долго извинялась передо мной, что ничего не помнит, так как маленькой была. Но все же, глубоко вздохнув, рассказала.

- В 1937 году мне было всего шесть лет. Дом наш был деревянный и стоял напротив храма Преподобного Максима Исповедника, где сейчас находится здание Богословского рудоуправления. Когда сбрасывали колокола, я была дома. С братьями и сестрами мы забились под кровати и сидели там. Было очень страшно! Стоял ужасный грохот! А в двери и окна бились камешки и осколки колоколов, они долетали до нашего дома. В памяти осталось только ощущение страха и больше ничего. Дед мой (имеется в виду муж - Виктор Николаевич) многое бы мог рассказать, он все знал. Он жил с другой стороны улицы, дом его отца до сих пор цел. Я ему говорила: «Дед, ты пиши все, что знаешь», а он отвечал: «Зачем? У меня все в голове. Я в любую минуту расскажу». А теперь вот не расскажет. Похоронила его в прошлом году. Мне не везло. Те, кто что-то знал наверняка, ушли из жизни всего год, и полгода, и даже три месяца назад. Но, к счастью моему, нашлась в Карпинске Фаина Яковлевна Яник, в прошлом учитель русского языка и литературы, в настоящем - прихожанка Введенского собора, свидетель того, как клуб в нем создавали, как сбрасывали колокола с Максимовского храма.

В Богословск (Карпинск) Фаина Яковлевна приехала из Турьинских Рудников (Краснотурьинска), где жила и училась в школе с четвертого до середины десятого класса. Школа находилась через дорогу от храма по нынешней улице Октябрьской. Здание это стоит на том же месте до сих пор, действует в нем сегодня Федоровский геологический музей. Рассказывает моя собеседница охотно и эмоционально, так что я воочию представляю картину трагического дня лета 1937 года.

- При сбросе колоколов я лично присутствовала, - начинает Фаина Яковлевна. - Было это в 37-м. Я вам сейчас все расскажу. Все дети из нашей школы были там, хотя на дворе и стояло лето. Вы знаете, это все было как- то неожиданно. Но вот весть эта среди нас, неверующих ребят, распространялась как по цепочке. Верующие насмерть стояли за эту церковь. Со мной училась Нина Устюжанина, ее мама потом была осуждена на несколько лет, и Веры Караваевой мама - тоже на несколько лет за то, что заперлись в церкви. Колокола сбрасывали... Вызнаете, как они, - она не находит слов от волнения, - это... как война, когда снаряды валятся и земля дрожит. Колокола такие огромные, ведь церковь была очень богатая.

- Колокола, когда падали, разбивались? - спрашиваю я.

- Нет. Кусочки только мелкие отваливались, кто-то хватал, уносил их. А в самом храме было полно набито народу. Это были верующие женщины. Они таким образом протестовали, но кто же их послушает? Никто! Раз это шло по всей стране. Это был 37-й год! Лето. Никогда не забыть! - Фаина Яковлевна все больше волнуется, словно заново переживая все происшедшее на ее глазах более семидесяти лет назад. - Прекрасная погода, и вы представляете вот этот грохот! Падают колокола! Люди, стоящие перед церковью, возмущались и издавали какие-то стоны! Это - страшно! Ведь люди думали, что все рушится, церковь разрушилась, значит, жизнь рухнет! Все! Такое было у них состояние. Когда все закончилось, те, кто находился в храме, вышли оттуда. Против них за это и только за это возбудили потом уголовное дело. И арестовали. Мамы девочек Устюжаниной и Караевой были в том числе, их тоже арестовали и посадили. Не помню уже, какой они срок получили, но небольшой. Может быть, им лет пять дали.

Для Фаины Яковлевны пять лет - срок небольшой, но ведь пять лет за то, что спасали колокола! Пять лет лагерей - женщинам, матерям! 11 лет тем, кто просто защищал свою веру, убежденный, что иначе жить нельзя.

Закрытие церквей и разрушение храмов проводилось в стране Советов целенаправленно в соответствии со многими нормативными актами, способствовавшими развязыванию красного террора, в том числе и с Постановлением СНК «О набатном звоне» от 30 июля 1918 года, в котором говорится о том, что виновные в созыве населения набатным звоном, тревожными гудками... с контрреволюционными целями предаются революционному трибуналу.

К набатному звону причислялся и колокольный звон, а к контрреволюционной деятельности - любое деяние, не понравившееся представителю власти Советов.

Возмездие

И все-таки возмездие свершилось.

- Их Бог наказал, - уверенно говорит Раиса Яковлевна Портянкина, ветеран Богословской ТЭЦ, прихожанка Максимовского храма, с которой мы знакомы давно. Нередко обращаюсь я к ней за различной информацией по истории Краснотурьинска, не обойти мне было ее стороной и теперь.

- Я-то приехала в Краснотурьинск в 1941 году и свидетелем этих событий не была, - говорит она. - Много бы вам мог рассказать Виктор Николаевич Романович, наш ветеран, но, к сожалению, он умер в прошлом году. Я расскажу то, что уже знаю от него. Дело было так. Я возглавляла много лет совет ветеранов ТЭЦ, и как-то мне пришлось хоронить нашу одинокую пенсионерку Маргариту Дмитриевну Рожкову. Вокруг нее какая-то недобрая молва всегда ходила, говорили, что ее отец Дмитрий Рожков сбрасывал колокола с Максимовского храма. А Виктор Романович был в составе совета и помогал мне в организации похорон. В тот-то момент мне и рассказал, что жил он всего в нескольких домах от храма, ходил туда с родителями постоянно. Знал в храме все. А когда колокола сбрасывали, он это все видел своими глазами. Так вот, отец Риты, Дмитрий Дмитриевич Рожков, был коммунистом и главным над той группой, которая сбрасывала колокола. Когда они их скидывали, грохот, по словам Романовича, стоял неимоверный. От колоколов осколки отлетали, и один осколок тут же выбил Рожкову глаз. Так он до смерти без глаза и ходил. С черной повязкой. А когда он умер, то запах от него невыносимый шел и хоронили его в закрытом гробу. Но все равно вонь на всю дорогу стояла. Все тогда говорили, что это Бог его так наказал, что людям даже на него посмотреть нельзя было.

Дочь его Рита жила замкнуто и одиноко. Когда умерла, тоже была вся черной, пахла невыносимо и хоронили ее в закрытом гробу. Господь и ее покарал. Перед смертью сказала она мне, что хоронить ее не на что, пусть ТЭЦ похоронит. А когда мы с Романовичем пошли ее квартиру разбирать, он говорит: «Ты ищи у нее церковное. У нее должно быть. Церковь-то коммунисты и ее отец разграбили, а церковь богатой была». Но утвари мы никакой не нашли, хламья всякого только было много. Что поприличнее с представителями совета описали и людям раздали. Тогда-то и нашли валенки отца ее, молью изъеденные, а в них деньги были натолканы. Вот как дело то было, - подвела итог Раиса Яковлевна.

А в городе до сих пор ходят слухи о том, что каждый из той группы, сбрасывающей колокола, впоследствии был наказан судьбой. Вроде один спился, другой сошел с ума, кто-то заболел. Жизнь все закончили плохо.

Клуб станет собором

Только воинствующие большевики о наказании божеском не думали, когда церкви рушили и новую жизнь насаждали. Первыми помощниками в этом им была молодежь, головы горячие, жаждущие ветра перемен.

- Когда мы учились в десятом классе, началась Великая Отечественная война, - продолжает свой рассказ Фаина Яковлевна Яник. - И нас отправили работать в Богословск на военный завод. В Богословске, к сожалению, не было клуба. Негде было собираться молодёжи. Я была активной комсомолкой, заместителем секретаря комсомольской организации и вместе с заводской молодежью проводила наши праздничные вечера на территории завода в красном уголке. А в 1943 руководство завода обратилось в городской комитет партии с просьбой отдать под клуб здание Введенского собора. К тому времени уже были сняты кресты, на первом этаже располагались складские помещения, а верхние этажи были свободны. На третьем этаже устроили библиотеку, и поскольку над ней находился купол, то на нем был виден лик господа. Сколько бы раз мы ни пытались его закрасить, у нас ничего не получалось. И мы уже тогда стали задумываться о том, что настанет время и наш клуб снова станет собором. В клубе шла очень активная жизнь, мы быстро организовали самодеятельность. Я руководила хором. Был хороший драматический коллектив. Мы ставили спектакли. Здесь же устраивали вечера, праздники, два раза в неделю танцы, и всегда при полном аншлаге! Народу всегда было много, в основном, конечно, молодежь, - рассказывает Фаина Яковлевна не менее эмоционально, чем про колокола.

Только эмоции теперь другие. В них - задор юности, хоть и выпавшей на военные годы, в них - радость созидания и некоего героизма, присущего тому поколению. Фаина Яковлевна - человек своего времени, так много перепутавшего в сознании людей, стремящихся просто жить, работать и любить.

- А пожилые в клуб не заходили, - констатирует она. - Среди них было много верующих. Дети их, настроенные против атеистов, тоже плохо нас посещали. А мы тогда были воинствующими комсомольцами. Это теперь все обратились к Богу... И хорошо, что это случилось с нашим народом!

Что в ней сегодня говорит? Способность к осмыслению и переоценке? Или с возрастом и временем изменившиеся приоритеты, а может быть, вера, приведшая ее своим путем к храму.

- Моя мама - Александра Григорьевна Одегова, - снова вспоминает Фаина Яковлевна, - в те годы она работала заведующей клубом в Турьинских Рудниках. Только клуб этот был какой-то мрачный. Мама смогла его изменить, обустроить, а люди все туда не шли. Тогда она со своей подругой Еленой Ефимовной организовала несколько старушек, которые не были ярыми противниками закрытия храма. И вместе с этими бабульками создали хор. И потом все церковные бабки пришли в этот хор русской песни! Но они не пели советских песен, а исполняли только народные, уральские. Этот хор существовал до 1951 года.

С особым чувством восторга Фаина Яковлевна вспоминает то красоту храма и соборного дворика, где на скамейке под деревьями учила наизусть «Евгения Онегина», то красный галстук и пионерский значок, которые носила с радостью.

В ее повествовании нет четких граней или категоричного отрицания. Она была подростком и принимала ту культуру, которую насаждала советская власть, с энтузиазмом и без страха встречая новое время.

Квартком и новый год

А в народе называли комсомольцев синеблузниками за цвет синих блуз, которые они носили. Синеблузники помогали милиции бороться с верующими, не боясь гнева божьего, шли на любые репрессивные меры против церкви и ее служителей. Например, в Краснотурьинске старые люди до сих пор с ужасом вспоминают, как комсомольцы закрашивали фрески в часовне Александра Невского.

Фрески закрашивались с трудом, каждый раз проявляясь снова и снова. Скорее всего, это происходило не из- за действия «высшей силы», а из-за особого состава краски, применяемой в те годы. Однако это производило сильное впечатление на верующих, толпившихся у часовни. Женщины плакали и причитали, мужчины сыпали проклятия в сторону комсомольцев, но подойти к ним боялись. Им казалось, что подобное осквернение равносильно дьявольским действиям. Боялись они и милиции, которая могла прийти на помощь комсомольцам в любой момент, те и другие представлялись посланниками дьявола. За надругательства над церковными святынями верующие ждали страшного наказания не только для синеблузников, но и для всех.

Интересен в этом плане рассказ старожила Краснотурьинска - Нины Семеновны Никитиной, которой сегодня восемьдесят три года. В детские годы жила она в поселке Медном, который является старой частью города, там же находилась Фроловская церковь. Судя по сохранившимся фотографиям Метенкова очень красивая. Ее-то в Турьинских Рудниках взорвали самую первую и разрушили до основания.

- Наш дом по счету стоял восьмым от церкви, - рассказывает Нина Семеновна. Помню, что во время взрыва приказали закрыть всем ставни на окнах. Осталась в памяти фраза, кем-то оброненная из взрослых: «Если в нашем восьмом доме надо ставни закрывать, то что же тогда будет с теми, кто живет рядом?» Самого взрыва не помню. Только страх. Вокруг церкви было кладбище с богатыми надгробьями. Много росло земляники, но мама ягоды нам запрещала рвать. Нельзя!

В эти же тридцатые годы создавались кварткомы, в их ведении находились жилые кварталы. Они же следили за новым установленным порядком. Так, в связи с закрытием церкви кварткомы запретили празднование Рождества и Нового года - эти праздники считались церковными. Наверное, в то время была Гребенкина председателем сельсовета, Александра ее звали. Женщина - партийная, властная. Помню ее в красной косынке. Кварткомы строго следили за тем, чтобы в домах не ставили елки. А нам, детям, ее очень хотелось. Поэтому папа приносил елку из леса тайком. Мы плотно закрывали все окна одеялами, чтобы проходящий представитель кварткома не увидел в окно горящие свечи. А свечи зажигали настоящие. Были специальные маленькие подсвечники, которые крепились на ветках елки. В них устанавливались свечи. И зажигались. Мама из теста пекла грибочки, головку которых макала в варенье, чтобы шляпка была красной, а ножку макала в мак. Получалось очень красиво. Это было украшение для елки. Когда мы рассказывали стихотворение, то нам снимали с ветки грибок. Вот так мы тайно от кварткома праздновали Новый год. А уж если свет от свечей на улице заметят, то квартком вечером запишет и передаст сведения в сельсовет к этой же Гребенкиной. А она была... - Нина Семеновна задумывается в поисках нужного слова и наконец произносит, - жесткой очень женщиной. Она быстренько все списки составит и наказание выдаст: дрова пилить, например. Помню, папка говорил «семитку возят», видимо, дрова по семьдесят сантиметров, которые и заготавливали нарушители. А то еще и на другие работы отправляли.

Помню хорошо батюшку, который жил недалеко от нас. Имени его не знаю. Где он служил, не помню. Но нам, детям, было почему-то любопытно заглядывать в окна его дома.

Еще помню звонаря Федора Степановича Старкова. Когда церковь разрушили, ему негде стало жить: ведь вместе с церковью разрушили и его сторожку. Он приходил к нашей маме и просился на постой. Но у нас был небольшой домик, а детей - четверо. Мама сокрушалась, что отказала звонарю, но у нас на самом деле жить ему было негде.

С запретом церковных таинств было связано горе в нашей семье. Умерла моя старшая сестра Галя, которая в тот момент училась в четвертом классе. Мои родители очень тяжело пережили ее смерть. Мама кричала и рвала на себе одежду. Отец, став в дверном проеме, застонал и упал навзничь на пол. Мама хотела, чтобы Галю соборовали по всем церковным канонам. Для этого тайно пригласили в дом священника. И он также тайно свершал обряд. И детей крестили, плотно закрыв окна, это точно помню - вытирая слезы, замолкает Нина Семеновна.

На фундаменте Фроловской церкви стоит сегодня школа. Стерто с лица земли кладбище, всего полвека назад ставшее последним приютом тем, кто когда-то жил в Турьинских Рудниках. И только старые кедры по-прежнему шумят, возвышаясь над деревянными домами.

Купола

За час до наступления нового 2009 года я вышла на улицу. Снега не было, впервые за двадцать лет моей жизни на Северном Урале. В легком морозце скрипел под ногами песок. Сплошная аномалия. Поднялась вверх по улице Попова. И тут на ночном небе увидела купола. Храм Максима Исповедника представлялся в другом свете, чем днем. Купола не блестели, лишенные солнечного света, они потеряли и объем, но от этого стали только совершеннее, словно матовой позолотой с четко очерченными контурами вписались в глубину темного неба.

Двери в храм были открыты. Несколько верующих молились у икон. Я подняла глаза к куполу и как будто провалилась в небесную высь. Я не умею молиться. Я только прижималась к своей бабушке, которая гладила меня по голове и повторяла:

- Пресвятая Богородица, прости и защити!

 

Отец Стефан

Два храма, расположенные в соседних городах Карпинске и Краснотурьинске, тесно связаны собой не только историей своего возникновения, но и судьбой священников, служивших в этих приходах. Одним из них был Стефан Попов, отец Александра Попова, изобретателя радио. Сегодня в Краснотурьинске действует Мемориальный музей ученого, располагается он в подлинном доме семьи, возраст которого насчитывает более ста лет, является памятником деревянного зодчества, построенным еще в середине XIX века для священнослужителей храма Максима Исповедника.

В Доме-музее сохранена подлинная мебель семьи Поповых, их вещи и фотографии. Обстановка воссоздана по рассказам дочери Александра Степановича- Екатерины Поповой-Кьяндской. Вот в этой комнате, где находится большой стол с нависшим над ним абажуром, располагалась домашняя школа для девочек. Глядя на сохранившееся убранство комнат - благородное и достаточно аскетическое, представляешь себе, как ходили здесь люди, запечатленные на фотографиях, как пили по утрам чай из самовара, читали вслух по вечерам книги, топили круглые печи- голландки суровой уральской зимой.

Семья Поповых была большой и очень дружной. Ее глава, Стефан Попов, в 1846 году окончил Пермскую духовную семинарию, тогда же был назначен настоятелем Максимовской церкви Турьинских Рудников. В 1861-70 годах батюшка Стефан организовывал школу для девочек поселка у себя дома в гостиной, где его жена, Анна Степановна, обучала учениц рукоделию.

Стефан Попов происходил из старинного рода священнослужителей, насчитывающего девять поколений. Предки его служили в приходах Кунгурского уезда Пермской епархии. Поэтому не случайно, что и дети отца Стефана обучались в духовных заведениях.

В 1881 году батюшка Стефан был переведен настоятелем в храм Иоанна Богослова, что считалось повышением в те годы, и вместе семьей переехал в Богословский завод (Карпинск), где и провел остаток своих дней. Все представители семьи были образованны, наделены нравственными христианскими качествами, им была присуща высокая духовность и гражданственность, традиционные черты, передающиеся из поколения в поколение. Они были носителями не только грамотности, но и гуманитарной культуры в среде прихожан Богословского округа. Поэтому не случайно отец Стефан за свою общественную деятельность неоднократно награждался. У мер он в 1897 году и был похоронен возле алтарной части собора Иоанна Богослова. В 1903-м рядом похоронили и его жену Анну Степановну. К счастью, им не пришлось узнать о

трагическом будущем, беде, постигшей при советской власти православную церковь, их детей и внуков. Началось же все с поругания их могил. Во время попытки разрушения собора было уничтожено кладбище, вместе с ним могилы Поповых. И только в 1997 году, через сто лет со дня смерти отца Стефана, на их бывшем месте установлены кресты, отслужена литургия и совершен крестный ход.

Стефан Попов и его жена были настоящими подвижниками своего времени. У них было два сына и пять дочерей. Один из сыновей, Александр, известен на весь мир как изобретатель радио. Но заслуживают почтения и другие их дети.

Отец Василий

Старшая из дочерей Поповых, Екатерина, была замужем за Василием Петровичем Словцовым (1844-1924), потомственным священником. Родился он в селе Ляминском Верхотурского уезда, к которому принадлежали в начале XX века приходы Богословского завода и Турьинских Рудников. В 1862 году окончил Пермскую духовную семинарию с аттестатом 1-го разряда.

В 1872 году Василий Словцов был переведен в Турьинские Рудники помощником настоятеля Максимовской церкви, коим в то время являлся Стефан Петрович Попов. Согласно сведениям, сохранившимся в Краснотурьинском краеведческом музее, деятельность Василия Петровича Словцова была очень разнообразной. Съездом духовенства Богословского округа он неоднократно избирался депутатом на училищные съезды, а также депутатом по судебным делам. Василий Петрович, как и его тесть, Стефан Петрович, много занимался просветительством: был законоучителем в Турьинском народном училище, в женском земском училище, настоятелем в Турьинском детском приюте. В 1886 году его рукоположили в сан протоирея и назначили благочинным церквей 5-го округа Верхотурского уезда. За годы службы отец Василий имел многочисленные награды по церковной линии, в том числе награжден правом ношения митры - головного убора епископов, а также неоднократно был отмечен за просветительскую работу.

В доме Словцовых, который располагался рядом с домом Поповых, была большая библиотека, в которой собраны русская и зарубежная классика, журналы, газеты. Этой библиотекой пользовались многие жители Турьинских Рудников. Своим детям Василий Петрович стремился дать образование. Он интересовался историей, естественными науками, музыкой, живописью, архитектурой. В свободное от службы время он был мастером на все руки: хорошо владел столярным, плотничьим, слесарным, токарным и даже стеклодувным мастерством. Всему этому он обучил с детских лет и маленького Сашу Попова. Впоследствии будущий изобретатель радио с благодарностью вспоминал своего наставника и учителя ремесел. Сохранилось высказывание исследователя жизни семьи профессора В.Е.Копылова: «Я с большим уважением отношусь к Василию Петровичу Словцову. Это был замечательный человек. Если бы не было Словцова, то неизвестно был ли бы Попов. Василий Петрович сыграл огромную роль в формировании личности Александра Степановича - с детства развил в нем любознательность и самостоятельность, научил многое делать своими руками».

На примере семьи Поповых-Словцовых мы видим, насколько прочно складывались династии священнослужителей; как дело служения Богу и Отечеству, основанное на христианском воспитании, передавалось из поколения в поколение, играя в том числе и просветительскую роль в становлении культуры горнозаводского Урала, где в основном жили люди, работающие в шахтах, рудниках, медеплавильном заводе, не отличающиеся не только образованностью, но даже элементарной грамотностью.

Сохранились сведения, что Василий Петрович Словцов был настоятелем Максимовского храма, митрофорным протоиреем, благочинным Богословского округа. Судя по некоторым источникам был он и последним дореволюционным настоятелем Богословского собора, повторив путь своего тестя; а во время гражданской войны, в 1919 году, отец Василий как духовник ушел с частями отступающей белой армии в Тобольск, возвратившись обратно в 1920-м, что, естественно, не осталось для него без последствий. 22 мая 1922 года отца Василия, 78-летнего старика, арестовали и в тот же день ревтрибунал приговорил его к пяти годам лишения свободы с содержанием в исправительном доме, а попросту в тюрьме. Впоследствии отца Василия освободили по ходатайству прихожан с запретом проживать в Верхотурском уезде.

Факт ареста отца Василия подтверждается родословной, хранящейся в Краснотурьинском краеведческом музее, составленной и изданной потомком рода М.В.Гуляевой: «В 1920 г. Василий Петрович Словцов был арестован, как священник, 22 мая 1922 года ревтрибуналом приговорен к пяти годам тюрьмы, но по ходатайству прихожан амнистирован с запрещением проживать в Верхотурском уезде. Скончался в 1924 г., погребен на Ивановском кладбище Екатеринбурга». Могила отца Василия сохранена до сих пор.

Достойны изучения биографии и других зятьев Поповых, которые занимали видные места в отечественной культуре и науке. Но семья старшей дочери Екатерины Словцовой - горький образец того, как искоренялось духовенство в ходе репрессий, как уничтожались его лучшие представители.

У Екатерины и Василия Словцовых было девять детей, трое из которых - Мария, Александра, Алевтина - умерли в молодости.

Остальные - Анна, Василий, Владимир, Георгий, Филарет, Семен - родились в Турьинских Рудниках и окончили духовные учебные заведения. Анна - Екатеринбургское епархиальное училище, Владимир - Екатеринбургское духовное училище, Пермскую духовную семинарию. Василий, Георгий, Филарет окончили Пермскую духовную семинарию, Семен (самый младший) учился здесь же, а позже - в Варшавском университете.

Обратившись вновь к родословной М.Гуляевой, читаем: «Василий Васильевич Словцов - (1870 - 1935?) окончил Пермскую духовную семинарию. Священник в Турьинских Рудниках, затем в Верхотурье. Репрессирован в нач. 1930-х гг.

Жена Еликонида Павловна Белкина (1870 - 1944) окончила гимназию в Верхотурье. После ареста Василия Васильевича переехала в Свердловск и до конца жизни жила с семьей своей старшей дочери Екатерины Васильевны Словцовой (Матусевич) на Уралмаше. Похоронена на Ивановском кладбище Екатеринбурга».

Из этих сведений мы видим, что рядом с годом смерти Василия Васильевича стоит вопрос. Видимо, это свидетельствует о том, что год известен не точно. Возможно, неизвестны и обстоятельства его гибели вследствие репрессий. В книге об этом ничего не говорится.

Его жена похоронена на Ивановском кладбище, там же, где и отец Василий Словцов, ее свекор, который последние годы жизни после лагеря тоже провел в Екатеринбурге. Возможно, что это закономерные факты и на этом кладбище хоронили и других представителей этого рода.

Отец Филарет

Теперь о другом сыне Василия Петровича и Екатерины Степановны. Восьмым их ребенком был сын Филарет. И пятый по возрасту из шести выживших детей. Из родословной.

«Филарет Васильевич Словцов (1887- 1941) родился в поселке Турьинские Рудники, окончил Пермскую духовную семинарию. Служил священником на Урале, последнее место службы г. Карпинск (ранее Богословский завод), протоирей Казанско-Богородицкой церкви. Репрессирован. 10 ноября 1937 года приговорен к десяти годам заключения. Умер в начале 1941 в лагерях.

Жена Зинаида Боголеповна в 1935 г. покинула мужа, вышла замуж и уехала в Челябинск, где также была репрессирована. Детей - Викторию (р.1924) и Дия (р. 1926) - увезла дальняя родственница в Сибирь».

Итак, Филарет Васильевич был служителем Казанской церкви, которая никогда не закрывалась во второй половине 30-х годов. Тот факт, что три священнослужителя были репрессированы только в одной семье Словцоных, говорит о конкретной политике советского государства, проводимой против церкви. В ходе репрессий священнослужителей не только физически уничтожали, но и рушили их семьи, сиротили и оставляли на произвол судьбы детей.

Они не минули общей доли врагов советской власти. С той лишь разницей со светскими лицами, что спустя десятилетия комиссия по канонизации, действующая при церкви, старается не только восстановить добрые имена священнослужителей, но тех, кто, мужественно перенеся допросы и пытки, не выдал и не оклеветал собратьев своих, а принял мученическую смерть за исповедание христианства, причисляет к лику святых.

Комиссия рассматривает сотни дел, по которым проходили в годы репрессий служители церкви. Не стал исключением и Северный Урал, где в 1937-м году только по одному политическому делу № 19570 в Надеждинском районе было арестовано двадцать человек, из них - семь священнослужителей и тринадцать мирян, в том числе певчие, регенты, прихожане. Все они были осуждены тройкой УНКВД и приговорены к десяти годам лишения свободы с заключением в исправительно-трудовой лагерь или расстрелу. Так к высшей мере был приговорен Порфирий Афанасьевич Крылов, священник Максимовского храма Турьинских Рудников. А служители Казанской церкви из Богословска - Олимпий Поликарпович Попов и Филарет Васильевич Словцов - приговорены к десяти годам. Вместе с ними по делу проходили служители храмов из селений Филькино и Морозково, Надеждинского, ныне Серовского района.

Интересны подлинные документы - анкета арестованного и протокол допроса, который велся в ходе следствия. Эти архивные источники, ранее не публиковавшиеся, наглядно демонстрируют, как фабриковались политические дела в годы большого террора. Стиль и орфография документов сохранены.

Анкета арестованного заполнена в Надеждинском горотделе НКВД и содержит следующие сведения:

Словцов Филарет Васильевич.

Дата рождения: 24 ноября 1886

Место рождения: поселок Турьинские Рудники Надеждинского района Свердловской области.

Местожительство: пос. Богословск, улица Октябрьская дом № 23 Надеждинского р-на.

Профессия и специальность: служитель религиозного культа.

Место службы и должность или род занятий: священник Казанско-Богородицкой церкви Угольного п/совета Надеждинского р-на.

Паспорт: в этой графе сведений не значится.

Социальное происхождение: отец служитель религиозного культа.

Социальное положение: служитель религиозного культа

а) до революции: служитель религиозного культа в должности псаломщика

б) после революции: служитель религиозного культа

Образование (общее и специальное): окончил Пермскую духовную семинарию

Партийность (в прошлом и настоящем): беспартийный, ранее ни в каких партиях не состоял

Национальность и гражданство: русский гражданин СССР

Категория воинского учета-запаса и где состоит на учете: не состоит по возрасту

Служба в белых и др. к.-р. армиях, участие в бандах и восстаниях Сов. власти (когда и в качестве кого): не служил

Каким репрессиям подвергался при Сов. власти: судимость, арест и др. (каким органом и за что): со слов не судимый

Состав семьи: одинокий

Подпись арестованного: Словцов.

Особые внешние приметы: графа пустая

Кем и когда арестован: Надеждинским г.о. НКВД

Где содержится под стражей: в КПЗ Надеждинского г/о НКВД

Особые замечания: не имеется

Подпись сотрудника, заполнившего анкету

Дата: 20 октября 1937 г.

Форма анкеты позволяет создать представление о подобном документе 1937 года, где, кроме общих сведений о человеке, обязательными графами были те, что выявляли его сочувствие советской власти или белому движению, а также отношение самой советской власти к арестованному, проявленное ранее в типе репрессий.

Что же касается священника, то отец Филарет видится нам уже немолодым человеком, в возрасте пятидесяти одного года попавшим в застенки НКВД, достаточно мирный - «не состоявший», «не служивший», «не участвующий», «не судимый», чья подпись выведена разборчивым, красивым почерком в конце страницы. Видимо, в надежде на то, что добавить к сказанному ему нечего, а поэтому и арестовывать его не за что.

Но другой документ, с крупно выведенными вверху страницы, жестко звучащими словами: «С.С.С.Р. НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ. Управление Государственной Безопасности по Свердл. Обл. ПРОТОКОЛ ДОПРОСА» вряд ли вообще в 1937 году мог оставить хоть какую-нибудь надежду...

Согласно дате, допрос велся 3 ноября, в начале протокола приведены те же сведения, что и в анкете, с той лишь разницей, что указаны данные паспорта, выданного 2 декабря 1936 года. После чего, собственно, следует сам допрос, который начинается вопросом: следствие располагает данными о том, что вы, находясь на территории белых в п. Турьинские Рудники в 1918-1919 годах, выявляли коммунистов или сочувствующих Советской власти, выдавали их в контрразведку белых. Подтверждаете ли вы это?

Ответ: В период 1918 и 1919 годов я действительно проживал на территории белых в п. Турьинские Рудники. В это время я служил псаломщиком Турьинской церкви. Правда, в то же время там служили священники Лазарев Константин и Володский Константин. Но выявлением коммунистов и выдачей их в контрразведку белых я не занимался. Занимались ли этим Лазарев и Володский, я также не знаю.

Подпись: Словцов.

Вопрос: Вы обвиняетесь, как участник контрреволюционной организации. Признаете ли себя в этом виновным?

Ответ: Нет, участником контрреволюционной организации я не был и не являюсь, виновным себя в этом не признаю. Словцов (подпись обвиняемый ставил после каждого ответа).

Вопрос: Следствие располагает данными в том, что вы состоите в контрреволюционной организации, в которую были вовлечены участником контрреволюционной областной организации Трубиным Михайлом. Предлагается прекратить запирательство и дать правдивые показания.

Ответ: С Трубиным Михаилом я действительно знаком с 1936 года, встречался с ним как с митрополитом Свердловской митрополии и только по делу службы. Каких-либо предложений с его стороны в вступлении в контрреволюционную организацию мне не было и был ли он участником организации для меня известно не было. Знаю, что в мае 1937 года Трубин был арестован в г. Свердловске органами НКВД, а позже узнал и об аресте благочинного Бододу. (Подпись). Причины ареста их не знаю.

Вопрос: Как часто вы встречались с Трубиным?

Ответ: С Трубиным я виделся всего раза четыре, два раза был у него на квартире. (Подпись).

Вопрос: При встрече он давал вам какие-нибудь поручения?

Ответ: Когда я заходил на квартиру Трубина просить о переводе меня из Егоршинского района на другой приход, Трубин отказав мне в этом, предложил оставаться на старом месте и указав на мою бездеятельность, сказал, что нужно добиться увеличения посещаемости прихожан. Больше никаких разговоров с ним не было. (Подпись)

Вопрос: Находясь на территории Надеждинского района вы поддерживали связи с участниками контрреволюционной организации Даниловым, Шистеровым и другими.

Ответ: С Даниловым А.Я. я познакомился еще в 1934 году в г. Свердловске. С приездом меня сюда, Данилов заходил ко мне на квартиру со священником Оглоблиным только один раз. Больше с ним не виделся. Шистерова я здесь не видел не разу и с ним незнаком.

Вопрос: По какому вопросу к вам заходил Денисов?

Ответ: В беседе со мною, Денисов осведомился у меня только о том, как я устроился и удовлетворен-ли приходом в п. Богословск, больше ни о чем мы с ним не говорили. В квартиру ко мне он зашел по случаю того, что я живу в одной квартире с Оглоблиным, с которым Денисов приехал вместе из г. Надеждинска. (Подпись).

Вопрос: Следствию известно, что вы по поручению руководителей контрреволюционной организации группировали вокруг себя контрреволюционный элемент вовлекая их в организацию.

Ответ: Никакого контрреволюционного элемента я не группировал, а вращался как священник среди верующих и сослуживцев. (Подпись).

Вопрос: Лжете, следствию известно, что вы поддерживали связи с бывшим меньшевиком Савиновым проживающим в п. Турьинские Рудники, на квартире которого устраивали нелегальные сборища.

Ответ: Савинова Михаила Ивановича я знаю еще с детства, вместе с ним учились в школе. После приезда в Надеждинский район к Савинову я действительно заходил два раза на квартиру как к знакомому. Никаких нелегальных сборищ у него, я не участвовал. Принадлежность Савинова к партии меньшевиков в прошлом, мне неизвестно.

Вопрос: Следствие еще раз требует прекратить запирательство и дать показания в своей контрреволюционной деятельности.

Ответ: Я не запираюсь, а говорю правду, что в контрреволюционной организации не участвовал и антисоветской агитации не проводил. Записано с моих слов правильно, протокол мною зачитан, чем и подписываюсь. Словцов.

Допросил ОГПУ. 4 отд. Сержант (подпись неразборчиво)

Сложно представить себе человека, огульно обвиняемого, не имеющего возможности защититься и, скорее всего, не понимающего, от чего и как защищаться? Ключевое слово в допросе «контрреволюция», ничем не подкрепленное и не обоснованное никакими действиями обвиняемого. То, что он встречался с разными людьми, чьи фамилии фигурировали в ходе допроса и по поводу которых Филарет Васильевич давал вполне вразумительные объяснения, не могут быть поводом ни к аресту, ни тем более к наказанию. Ибо человек, живя в обществе, не может быть свободным от общества, что мудро заметил пролетарский вождь Владимир Ленин. И священник, служа в приходе, не может не общаться со своей паствой и «сослуживцами». Ответы отца Филарета по этому поводу звучат спокойно и убедительно. Казалось бы, убедительно. Но не для того его допрашивали, не для того фабриковали дело, чтобы принимать к сведению объяснения обвиняемых. Данный протокол, записанный в деле №19570 на страницах 62-65, послужил основанием для вынесения решения тройкой НКВД. Заметим при этом, что допрос велся 3 ноября 1937 года, а решение «тройки» вынесено 10 ноября этого же года. Всего неделю понадобилось следователям Надеждинского НКВД, чтобы раскрыть контрреволюционную организацию и приговорить двадцать человек к десятилетнему сроку в лагерях и расстрелу. Ну, разве не конвейер? Разве не механизм уничтожения? Кровавый маховик, определенный четырьмя буквами НКВД, за действием которого трудно представить живых людей или хотя бы не обезумевших от беспрерывного запуска гильотины. Возможно, и безумных, но четко знающих свое дело, о чем свидетельствует выписка из протокола решения «тройки» от 10 ноября 1937 года.

«Слушали:

Дело № 19570 по обвинению Словцова Филарета Васильевича, 1886 г.р. ур. Турьинские рудники, Надеждинского района. Священник. К-p повстанец. В 1918-1919 годах выявлял коммунистов и лиц сочувствующих советской власти, выдавал их контрразведки белых. Обвиняется в том, что являлся активным участником ликвидированной контрреволюционной организации. Имел тесную связь с бывшими меньшевиками на квартирах которых проводил нелегальные сборища.

Постановили:

Словцова Филарета Васильевича заключить в исправтрудлагерь, сроком на ДЕСЯТЬ ЛЕТ, считая срок с 20/Х - 1937 г.»

С 20 октября отец Филарет находился под стражей в Надеждинском КПЗ. Дальше, как мы знаем из родословной Гуляевой, он умер в лагере в 1941 году, где выжить дано было не каждому. Фатальным кажется тот факт, что до Богословска отец Филарет служил в Егоршинском районе и вернулся на родину только в 1937 году, как будто бы только для того, чтобы его арестовали. Уцелел бы он при другом приходе или нет, это тоже вопрос. Карающая рука НКВД была вездесуща.

Абсурдным кажется и тот факт, что в основе обвинения Словцова лежит связь с контрразведкой белых в 1918- 1919 годах, получается, что восемнадцать лет чекисты искали своих врагов и буквально за неделю раскрыли заговор контрреволюционной организации! Впрочем, не будь такого масштабного абсурда на уровне государства, разве бы пострадали миллионы людей?..

Разделил участь отца Филарета и другой протоирей Казанской церкви - Олимпий Поликарпович Попов, 1874 года рождения, то есть он старше своего сослуживца на двенадцать лет, значит, попал в лагерь в возрасте шестидесяти трех лет. Проходя поэтому же делу, он обвинялся «в гом, что являлся активным участником ликвидированной контрреволюционной повстанческой организации. Используя религиозную службу в церкви, он под видом религиозных проповедей проводил контрреволюционную пропаганду против Советского государства и руководителей партии и Советского правительства. Извращал новую конституцию СССР. Среди населения вел антисоветскую пропаганду политического характера».

Сведений о дальнейшей судьбе отца Олимпия найти не удалось, так же, как и фотографий его и Филарета Словцова.

Рушились храмы, гибли люди...

 

Наталья Паэгле. 2009 год.